— Это правда. К сожалению, я впервые приехал в Россию после распада СССР — с фильмом "Мадам Бовари", который участвовал в конкурсе Московского фестиваля. Когда пала Берлинская стена, а Китай трансформировался, во вселенной не осталось марксистских стран. Люди говорили, что классовая борьба ушла в прошлое, но показательно, что говорили это представители высшего класса. Я же хотел доказать, что идея классовой борьбы не умерла.
— Вы испытываете ненависть к буржуазии?
— Это не ненависть, поскольку буржуазность — внутренне целостный образ жизни. Нельзя ненавидеть то, что внутренне целостно, [но] можно с ним бороться. Я не испытываю ненависти. Симпатии, впрочем, тоже.
Прекрасно помню: по завершении «Мясника» я надрался, как сволочь, и сказал старшему сыну (сунув ему, по воспоминаниям очевидцев, под нос пятисотфранковую банкноту. — М. Т.): «Все бабло — это кровь и пот, это гнусность!..» Деньги — они как кровь общества. И притом безнадежно зараженная кровь. Следовательно, общество живет с зараженной кровью.
"Меня удивляют критики, называющие меня бездельником и утверждающие, что моя режиссура ленива. Современное кино с помощью различных спецэффектов подменяет чувство элементарной эмоцией. Я же всегда отдавал предпочтение фильмам, создатели которых доверяют мозговым извилинам зрителя. В этом смысле весьма показательно воздействие на некоторых режиссеров практики сериалов. Они считают, что надо снимать все подряд, следить за малейшим жестом актера. А это означает полное отсутствие точки зрения. В начале «Беллами» у меня намеренно мелькают планы города Нима, чтобы доказать абсурдность точки зрения иных режиссеров, которые считают, что чем больше планов в одной сцене, тем более динамичной она выглядит. Минута на экране может показаться бесконечной, если вы станете ее дробить на части. Известна фраза Жана Габена: «Хороший фильм — это история, история, история!» Это не совсем так. История должна быть умной, хорошо сшитой и хорошо рассказанной.
Меня толкнуло в кино желание спасти мир! Уже в десять лет я писал романы. А так как работа в одиночестве мне не нравилась, я выбрал кинематограф. Конечно, застольный период работы над сценарием не самый веселый, но зато какая радость снимать! Я получаю от этого невероятное наслаждение. Тем, кто это не испытывает, лучше заняться другим делом! Когда я снимал свой первый фильм «Красавчик Серж» (1959), я был так называемым киноманом. Я был влюблен в кино. Меня поражает, что некоторые режиссеры не видели «Носферату» Мурнау. Разве допустимо, чтобы современный писатель никогда не читал «Отверженных» Гюго? Я утверждаю, что обучить технике мизансцены можно за четыре часа, но это не означает, что все могут снимать кино. В моей книге «Как сделать фильм» я делю режиссеров на две категории: рассказчики и поэты. Те, кто считают себя принадлежащими ко второй группе, — люди с претензиями. Лично я считаю себя автором фильмов и, подчас, изготовителем халтуры." (Смеется.)
— У меня есть такой недостаток — сопереживать, — Шаброль опять смеётся. — Конечно, нехорошо поступают мои герои, но я их понимаю. Речь не о том, чтобы простить, но понять. Нет, они не потеряли своё человеческое лицо.
— Вы часто берёте в герои сволочей и заканчиваете тем, что находите в них что-то положительное.
— Если я исхожу от сволочи, то нахожу в таком герое нечто положительное, а если я исхожу от положительного героя, то нахожу в нём что-нибудь отвратительное (смеётся). Мне кажется, это нормально, такова реальность вещей.
— Конечно, Жан Ренуар говорил, что нужно видеть вещи в их относительности.
— У всех своя правда. Каждому нужно знать, что он способен выдержать. Некоторые люди от малейшей, кажущейся им недостойной вещи заболевают и кончают с собой, а другие вполне способны её переварить и не страдают от этого... В событиях прошлого мне хочется извлечь для настоящего.
— В вашем кино речь часто идёт о французской буржуазии, и когда мы говорим о ней, прежде всего вспоминается эпоха Помпиду.
— Да, в эпоху Помпиду буржуазия думала, что ей всё дозволено. Это был триумф французской буржуазии. Сейчас тоже немного так, но в условиях более тяжёлых. Во время Помпиду всё для них было великолепно, экономическое развитие был таково, что буржуазия посчитала себя хозяевами мира. Другой интересный момент наступил в 1981—1983 годах, когда к власти, особенно в регионах, пришли социалисты и вся высшая буржуазия, нотариусы, богачи испугались, что связь с центром надломана и произошла паника, деньги потекли в Швейцарию. Всё это было смешно, я хочу сказать смехотворно.
"Моя идея - это попытаться что-то понять в человеческой природе. Вначале я много работал над представителями самых разных социальных слоев, над разными человеческими характерами, даже над внешним видом людей, всё это меня очень интересовало. И вот, исходя из этого, я и делал фильмы, с самого начала понимая, что выразить то, что я хочу, в одном фильме невозможно. Поэтому я так много снимал. Вплоть до того, что иногда снимал вещи, которые, может быть, не стоило снимать... Пожалуй, семь или восемь раз так со мной было. Иногда мои враги показывают их по телевизору и мне становится стыдно... (смеется)."
- Ваши фильмы всегда посвящены «свойствам страсти» - ревности, измене. Но при этом они очень сдержанны, целомудренны. Даже ваш новый триллер с великолепным названием «Девушка, разрезанная надвое».
- Да, я снимаю целомудренные картины о человеческих извращениях. Они и должны быть скромными, иначе это будет просто грязное порно. Любое извращение - плод человеческого ума. Это я и показываю почти во всех своих фильмах.
Слушайте меня, потому что то, что я скажу, очень серьезно. Если бы секс отнимал у людей не больше 50 процентов их жизни, то проблем было бы гораздо меньше, количество преступлений сократилось бы. Но в том и проблема, что в этом вопросе людей захлестывает. Как, впрочем, и во всех других. Страсти должны проходить через фильтр разума, иначе они ведут к безумию, к психическому расстройству.
- Правда, что вы читаете только детективы?
- Да, только детективы, триллеры, полицейские романы... Но для меня это гораздо более широкий жанр, чем для большинства читателей. Любая хорошая книга - для меня детектив.
- В центре ваших лучших картин всегда женщины.
- Сначала я снимал о мужчинах: первые мои 15 фильмов посвящены именно им. В молодости я понимал их лучше, чем женщин. Потом они мне надоели, и я переключился на женщин. Они не столь просто устроены.
— Я, несомненно, единственный в мире безмятежный режиссер. <...> Никогда в жизни я не был несчастен, у меня нет дара [быть несчастным]. <...> Если я продержусь еще десять лет — а нет никаких причин, чтобы не продержаться, — я стану еще безмятежнее! Я хотел бы снять последний фильм в 87 лет, поскольку подсчитал, что окажусь старейшим работающим режиссером.
— Вы хотите обойти Мануэля де Оливейру на финише?
— Ему же 86…
— Он родился в 1908-м.
— Так ему 89… Ну, значит, буду вторым, потому что после 87-ми почувствую усталость!
Октябрь 1997 года: Клоду Шабролю — 67 лет