О фильме "Александр Невский"
"«Камням я верил, а не книгам», — хотелось повторить за Суриковым, ощупывая древние здания Новгорода. И через них как бы ощупывалась тема, певшая из каждого камня — одна-единственная от начала до конца, — свободолюбивая тема национальной гордости, мощи, любви к родине, тема патриотизма русского народа.
Отошли в сторону «формалистические» соблазны. Любой гордиев узел рассекался сам собой.
И на первый план выплыло все обобщавшее ощущение, что делаешь вещь прежде всего современную: с первых же страниц летописи и сказаний больше всего поражала перекличка с сегодняшним днем." Сергей Эйзенштейн.
"Не по букве, а по духу событий XIII век дышит одной и той же эмоцией, что и мы. Да даже по букве события близки до степени кажущейся опечатки. Не забуду дня, когда, откладывая газету с описанием гибели Герники от зверских рук фашистов, я взялся за исторический материал и натолкнулся почти на дословное описание уничтожения крестоносцами… Герсика. Это еще более творчески и стилистически определило наши взаимоотношения с материалом и его трактовкой.
Мы любуемся неподражаемым совершенством храма Спас-Нередицы. Чистота линий и стройность пропорций этого памятника XII века вряд ли знают равных себе. Эти камни видели Александра, Александр видел эти камни. Мы бродим вокруг, как бродили в Переславле по Александровой горе — искусственному возвышению на берегу Плещеева озера. Здание прекрасно, но связующий нас язык пока еще язык эстетики, пропорций, совершенства линий. Нет еще живого общения, психологического проникновения в этот памятник, нет еще живого языка. И вдруг взгляд падает на табличку, повешенную заботливой рукой работников музейного отдела. На ней несколько почти отвлеченных строк: «Начат постройкой тогда-то, закончен тогда-то». Казалось бы, ничего особенного, но когда вычтешь из второго «тогда-то» первое «тогда-то»… — обнаруживаешь, что это пленившее нас чудо архитектуры воздвигнуто всего в течение нескольких месяцев XII века.
Табличка родит новое ощущение этих каменных столбов, арок, перекрытий: их лицезреешь в динамике их быстрого возникновения, их ощущаешь в динамике человеческого труда, не в созерцании поступков со стороны, а в актах, действиях и трудовых деяниях изнутри. Они близки, ощутимы, их через века связывает с нами один язык, священный язык труда великого народа.
Люди, складывавшие такое здание в несколько месяцев, это не иконы и миниатюры, не горельефы и не гравюры. Это те же люди, что и мы с вами! Уже не камни зовут и твердят свою историю, а люди, складывавшие эти камни, их тесавшие, их таскавшие.
Они родственны и близки советским людям любовью к своей отчизне и ненавистью к врагу. Всякая и всяческая архаика, стилизация, музейность и прочее и прочее поспешно уступают место всему тому, через что особенно полно способна проступать основная, единственная и непреклонная патриотическая тема нашего фильма.
А отсюда и переход к сложнейшей расшифровке нашего героя — к разгадке его «святости». Проще всего отмахнуться от этого «чина», переадресовать его попам. Решение, однако, малоудовлетворительное. Мы взялись «святость» прочитать, и думаю, что прочли мы ее верно. За что Александру дан этот чин? (Не в порядке церковного «присуждения», а всенародного его понятия.) Андрею Боголюбскому сей чин дан за мученическую смерть от руки убийц. Александра же не убивали. Так за что же?
Прежде всего разберемся по существу, чем является сама это звание «святого». По существу оно в тех условиях не более как самая высокая оценка достоинств, достоинств, выходящих за пределы общепринятых тогда норм высоких оценок, — выше «удалого», «храброго», «мудрого».
«Святой»! Здесь дело вовсе не в каноническом смысле этой формулы, которой в течение столетий спекулировали церковники.
Здесь дело в том комплексе подлинной народной любви и уважения, который до сих пор сохранился вокруг фигуры Александра. И в этом смысле наличие звания «святого» у Александра глубоко и показательно. Оно свидетельствует о том, что мысль Александра шла дальше и шире той деятельности, которую он вел: мысль о великой и объединенной Руси отчетливо стояла перед этим гениальным человеком и вождем седой древности. И это чувствовал народ в обаятельном образе Александра Невского. И недаром Петр I, завершавший веками спустя программу гениального провидца XIII века, именно его прах перевез на место постройки будущего Петербурга, как бы солидаризируясь с той линией, которую зачинал князь Александр Невский.
Так историческое осмысление в разрезе нашей актуальной темы снимало и двусмысленный ореол с понятия святости, оставляя в характере героя лишь ту одержимость единой идеей о мощи и независимости родины, которой горел Невский-победитель. Так одновременно определялась и основная линия характера героя фильма. Два-три других намека-факта из летописей дорисовали его абрис. Особенно пленял факт, донесенный летописями, о победителе, не теряющем на торжестве головы и удерживающем восторженные толпы строгим поучением, назиданием и предупреждением. Это человечески приближало его образ, связывало его с живыми людьми. Обаяние и талант Черкасова дописали его.
Огонь, сдерживаемый мудростью, синтез обоих рисовался как основное в образе Александра. Этот синтез отделялся фигурами двух его сподвижников: одного — принесшего свое имя из летописей Невской победы, другого — как правнука вневременного героя новгородских былин.
Удаль Буслая, умудренность Гаврилы стоят справа и слева от Ярославича, объединяющего обе черты. Рука мудрого полководца умеет уберечь обоих от крайностей и умеет впаять достоинства каждого из них в общее дело. И носители этих двух столь типичных черт русского человека-воина проявляют каждый свою долю мужества на Ледовом побоище. Им вторит третий, «штатский», кольчужный мастер Игнат — патриот и выразитель патриотических чувств новгородских ремесленников. Так единая тема патриотизма пронизала всех действующих лиц.
Лед Чудского озера! Какой простор! Какой размах! Сколько соблазна: русская зима, хрусталь льдов, вьюга, метель, полозья на снегу, обледенелые бороды, усы… Коченея на льду озера Ильмень в поездку нашу в Новгород (зимой 1938 года), мы с трудом двигали несгибающимися пальцами, делая отметки о зимних эффектах необъятных ледяных просторов, снеговых туч…
Но прохождение сценария задержалось. Единственный выход — перенести зимнюю натуру (шестьдесят процентов картины) на январь – март 1939 года… Или… Или идти на дерзкое предложение, исходящее от нового члена нашего коллектива, режиссера Д. Васильева, — снять зиму летом. И в час мучительного раздумья по этому поводу вновь зазвучала перед нами тема: подлинный лед или подлинность доблести русского народа? Настоящий снег или настоящая героика русских людей? Неподражаемая симфония льдов в блестящей фотографии Эдуарда Тиссэ — через год, или разящее патриотическое оружие готового фильма — вдвое быстрее?!
И растаяли эстетические льды и снега. Яблони фруктовых садов на задах Потылихи покинули стройные ряды плантаций, и густой слой мела и жидкого стекла разлегся на их месте ареной боев Ледового побоища. Эстетические приверженности стиля наших прежних работ уступили политической актуальности темы.
Искусственная зима удалась. Удалась в наилучшем виде: о ней не говорят и не спорят. Она сама собой понятна и приемлема.
Удача этого кроется в том, что мы не пошли на подделку зимы. Мы не «солгали» зимы, заставляя верить стеклянным сосулькам и бутафорской подтасовке неподдельных деталей русской зимы. Мы взяли от зимы лишь главное — ее звуковую и световую пропорцию: белизну грунта при темноте неба. Мы взяли формулу зимы, здесь лгать не нужно было — здесь была точная правда зимы. И мы сделали второе — крепко помня о сущности фильма, мы не «играли» зиму, а «играли» бой. Мы показывали бой, а не зиму. Зима присутствовала в той степени и мере, в которой ее ничем не отличишь от настоящей. В этой степени и мере, в этой формуле зимних соотношений природы и такта непоказа ее лежит удача. Соображения, толкнувшие нас на то, чтобы «сделать» зиму вообще, решили и единственно правильный путь того, как ее делать.
И, наконец, последнее — срок. Срок уже не только сокращенный в силу переноса зимы на лето, но и срок, уже в этих условиях перекрывший три собственных укороченных плана. И этими сроками мы обязаны энтузиазму коллектива вокруг нашей темы. Смешно сказать, не в пример другим членам нашего коллектива, для меня лично «Александр Невский» — был первым звуковым фильмом.
Как хотелось спокойно, последовательно поэкспериментировать, испытать на деле многое из того, что за годы хождения вокруг звукового кино откладывалось в мыслях и желаниях. Но выстрелы с озера Хасан разбивают мечты об этой идиллии. В злобе кусая кулаки, что фильм еще не готов и нет возможности швырнуть его, как гранату, в морду агрессору, молча подтягивается весь коллектив, и невозможный срок сдачи — седьмое ноября — начинает всверливаться в сознание как реальность. Должен сознаться, что вплоть до последнего дня я жил мыслью: «закончить фильм к седьмому ноября невозможно, но закончен он будет». В этих намерениях мы стояли лицом к лицу с самыми тяжкими жертвами: мы были готовы отказаться от всего, что увлекало нас в принципах звукозрительных сочетаний; в столь сжатый срок, казалось, немыслимо добиться органического сплава музыки с изображением, найти и разрешить замечательнейшую внутреннюю синхронность пластических и музыкальных образов, то есть сделать то, в чем, по существу, вся тайна звукозрительных воздействий. Это требует времени, раздумий, монтажа и перемонтажа двукратного, трехкратного, многократного. Как-то сумеет музыка оплодотвориться изображением? Как, вернее, когда сумеешь впаять эти две стихии в единое и неразрывное целое?
Но тут на помощь приходит «маг и волшебник» Сергей Прокофьев. Когда этот поразительный мастер ухитряется охватить внутренний образ изображения, когда он успевает вычитать в начерно смонтированной сцене логику ее композиционного характера, когда он музыкально успевает досказать все это, когда успевает переложить все это в потрясающее звучание оркестра и еще в течение часов и часов звукозаписи совместно с замечательным звукооформителем Вольским, звукооператором Богданкевичем осуществить метод многомикрофонной записи в том виде, как она еще не практиковалась у нас?
Сроки сжаты. Но дело идет так быстро, что для каждой ответственной сцены весь нужный материал звукозрительных, сочетаний в руках у меня и у неизменного, замечательного ассистента по монтажу Фиры Тобак.
Сроки сжаты, но мы можем ни в чем себе не отказывать: звукозрительные сочетания во всех ответственных частях доведены до той стадии, дальше которой они бы не пошли и в трижды более длинные сроки. Этим мы обязаны Сергею Прокофьеву, соединяющему с блеском таланта невиданный блеск профессионализма и темпа в работе!
Этим он идет в ногу со всем громадным коллективом группы и студии в целом, энергия и энтузиазм которых единственно и могли осуществить такую громадную задачу в столь быстрые сроки.
Патриотизм — наша тема!
В какой степени мы с нашей темой справились, об этом скажет свое решающее слово советский зритель."
1939
***
Из книги "Красный Эйзенштейн". Тексты о политике [сб. статей]. — М.: Common place, 2017.
Отошли в сторону «формалистические» соблазны. Любой гордиев узел рассекался сам собой.
И на первый план выплыло все обобщавшее ощущение, что делаешь вещь прежде всего современную: с первых же страниц летописи и сказаний больше всего поражала перекличка с сегодняшним днем." Сергей Эйзенштейн.
"Не по букве, а по духу событий XIII век дышит одной и той же эмоцией, что и мы. Да даже по букве события близки до степени кажущейся опечатки. Не забуду дня, когда, откладывая газету с описанием гибели Герники от зверских рук фашистов, я взялся за исторический материал и натолкнулся почти на дословное описание уничтожения крестоносцами… Герсика. Это еще более творчески и стилистически определило наши взаимоотношения с материалом и его трактовкой.
Мы любуемся неподражаемым совершенством храма Спас-Нередицы. Чистота линий и стройность пропорций этого памятника XII века вряд ли знают равных себе. Эти камни видели Александра, Александр видел эти камни. Мы бродим вокруг, как бродили в Переславле по Александровой горе — искусственному возвышению на берегу Плещеева озера. Здание прекрасно, но связующий нас язык пока еще язык эстетики, пропорций, совершенства линий. Нет еще живого общения, психологического проникновения в этот памятник, нет еще живого языка. И вдруг взгляд падает на табличку, повешенную заботливой рукой работников музейного отдела. На ней несколько почти отвлеченных строк: «Начат постройкой тогда-то, закончен тогда-то». Казалось бы, ничего особенного, но когда вычтешь из второго «тогда-то» первое «тогда-то»… — обнаруживаешь, что это пленившее нас чудо архитектуры воздвигнуто всего в течение нескольких месяцев XII века.
Табличка родит новое ощущение этих каменных столбов, арок, перекрытий: их лицезреешь в динамике их быстрого возникновения, их ощущаешь в динамике человеческого труда, не в созерцании поступков со стороны, а в актах, действиях и трудовых деяниях изнутри. Они близки, ощутимы, их через века связывает с нами один язык, священный язык труда великого народа.
Люди, складывавшие такое здание в несколько месяцев, это не иконы и миниатюры, не горельефы и не гравюры. Это те же люди, что и мы с вами! Уже не камни зовут и твердят свою историю, а люди, складывавшие эти камни, их тесавшие, их таскавшие.
Они родственны и близки советским людям любовью к своей отчизне и ненавистью к врагу. Всякая и всяческая архаика, стилизация, музейность и прочее и прочее поспешно уступают место всему тому, через что особенно полно способна проступать основная, единственная и непреклонная патриотическая тема нашего фильма.
А отсюда и переход к сложнейшей расшифровке нашего героя — к разгадке его «святости». Проще всего отмахнуться от этого «чина», переадресовать его попам. Решение, однако, малоудовлетворительное. Мы взялись «святость» прочитать, и думаю, что прочли мы ее верно. За что Александру дан этот чин? (Не в порядке церковного «присуждения», а всенародного его понятия.) Андрею Боголюбскому сей чин дан за мученическую смерть от руки убийц. Александра же не убивали. Так за что же?
Прежде всего разберемся по существу, чем является сама это звание «святого». По существу оно в тех условиях не более как самая высокая оценка достоинств, достоинств, выходящих за пределы общепринятых тогда норм высоких оценок, — выше «удалого», «храброго», «мудрого».
«Святой»! Здесь дело вовсе не в каноническом смысле этой формулы, которой в течение столетий спекулировали церковники.
Здесь дело в том комплексе подлинной народной любви и уважения, который до сих пор сохранился вокруг фигуры Александра. И в этом смысле наличие звания «святого» у Александра глубоко и показательно. Оно свидетельствует о том, что мысль Александра шла дальше и шире той деятельности, которую он вел: мысль о великой и объединенной Руси отчетливо стояла перед этим гениальным человеком и вождем седой древности. И это чувствовал народ в обаятельном образе Александра Невского. И недаром Петр I, завершавший веками спустя программу гениального провидца XIII века, именно его прах перевез на место постройки будущего Петербурга, как бы солидаризируясь с той линией, которую зачинал князь Александр Невский.
Так историческое осмысление в разрезе нашей актуальной темы снимало и двусмысленный ореол с понятия святости, оставляя в характере героя лишь ту одержимость единой идеей о мощи и независимости родины, которой горел Невский-победитель. Так одновременно определялась и основная линия характера героя фильма. Два-три других намека-факта из летописей дорисовали его абрис. Особенно пленял факт, донесенный летописями, о победителе, не теряющем на торжестве головы и удерживающем восторженные толпы строгим поучением, назиданием и предупреждением. Это человечески приближало его образ, связывало его с живыми людьми. Обаяние и талант Черкасова дописали его.
Огонь, сдерживаемый мудростью, синтез обоих рисовался как основное в образе Александра. Этот синтез отделялся фигурами двух его сподвижников: одного — принесшего свое имя из летописей Невской победы, другого — как правнука вневременного героя новгородских былин.
Удаль Буслая, умудренность Гаврилы стоят справа и слева от Ярославича, объединяющего обе черты. Рука мудрого полководца умеет уберечь обоих от крайностей и умеет впаять достоинства каждого из них в общее дело. И носители этих двух столь типичных черт русского человека-воина проявляют каждый свою долю мужества на Ледовом побоище. Им вторит третий, «штатский», кольчужный мастер Игнат — патриот и выразитель патриотических чувств новгородских ремесленников. Так единая тема патриотизма пронизала всех действующих лиц.
Лед Чудского озера! Какой простор! Какой размах! Сколько соблазна: русская зима, хрусталь льдов, вьюга, метель, полозья на снегу, обледенелые бороды, усы… Коченея на льду озера Ильмень в поездку нашу в Новгород (зимой 1938 года), мы с трудом двигали несгибающимися пальцами, делая отметки о зимних эффектах необъятных ледяных просторов, снеговых туч…
Но прохождение сценария задержалось. Единственный выход — перенести зимнюю натуру (шестьдесят процентов картины) на январь – март 1939 года… Или… Или идти на дерзкое предложение, исходящее от нового члена нашего коллектива, режиссера Д. Васильева, — снять зиму летом. И в час мучительного раздумья по этому поводу вновь зазвучала перед нами тема: подлинный лед или подлинность доблести русского народа? Настоящий снег или настоящая героика русских людей? Неподражаемая симфония льдов в блестящей фотографии Эдуарда Тиссэ — через год, или разящее патриотическое оружие готового фильма — вдвое быстрее?!
И растаяли эстетические льды и снега. Яблони фруктовых садов на задах Потылихи покинули стройные ряды плантаций, и густой слой мела и жидкого стекла разлегся на их месте ареной боев Ледового побоища. Эстетические приверженности стиля наших прежних работ уступили политической актуальности темы.
Искусственная зима удалась. Удалась в наилучшем виде: о ней не говорят и не спорят. Она сама собой понятна и приемлема.
Удача этого кроется в том, что мы не пошли на подделку зимы. Мы не «солгали» зимы, заставляя верить стеклянным сосулькам и бутафорской подтасовке неподдельных деталей русской зимы. Мы взяли от зимы лишь главное — ее звуковую и световую пропорцию: белизну грунта при темноте неба. Мы взяли формулу зимы, здесь лгать не нужно было — здесь была точная правда зимы. И мы сделали второе — крепко помня о сущности фильма, мы не «играли» зиму, а «играли» бой. Мы показывали бой, а не зиму. Зима присутствовала в той степени и мере, в которой ее ничем не отличишь от настоящей. В этой степени и мере, в этой формуле зимних соотношений природы и такта непоказа ее лежит удача. Соображения, толкнувшие нас на то, чтобы «сделать» зиму вообще, решили и единственно правильный путь того, как ее делать.
И, наконец, последнее — срок. Срок уже не только сокращенный в силу переноса зимы на лето, но и срок, уже в этих условиях перекрывший три собственных укороченных плана. И этими сроками мы обязаны энтузиазму коллектива вокруг нашей темы. Смешно сказать, не в пример другим членам нашего коллектива, для меня лично «Александр Невский» — был первым звуковым фильмом.
Как хотелось спокойно, последовательно поэкспериментировать, испытать на деле многое из того, что за годы хождения вокруг звукового кино откладывалось в мыслях и желаниях. Но выстрелы с озера Хасан разбивают мечты об этой идиллии. В злобе кусая кулаки, что фильм еще не готов и нет возможности швырнуть его, как гранату, в морду агрессору, молча подтягивается весь коллектив, и невозможный срок сдачи — седьмое ноября — начинает всверливаться в сознание как реальность. Должен сознаться, что вплоть до последнего дня я жил мыслью: «закончить фильм к седьмому ноября невозможно, но закончен он будет». В этих намерениях мы стояли лицом к лицу с самыми тяжкими жертвами: мы были готовы отказаться от всего, что увлекало нас в принципах звукозрительных сочетаний; в столь сжатый срок, казалось, немыслимо добиться органического сплава музыки с изображением, найти и разрешить замечательнейшую внутреннюю синхронность пластических и музыкальных образов, то есть сделать то, в чем, по существу, вся тайна звукозрительных воздействий. Это требует времени, раздумий, монтажа и перемонтажа двукратного, трехкратного, многократного. Как-то сумеет музыка оплодотвориться изображением? Как, вернее, когда сумеешь впаять эти две стихии в единое и неразрывное целое?
Но тут на помощь приходит «маг и волшебник» Сергей Прокофьев. Когда этот поразительный мастер ухитряется охватить внутренний образ изображения, когда он успевает вычитать в начерно смонтированной сцене логику ее композиционного характера, когда он музыкально успевает досказать все это, когда успевает переложить все это в потрясающее звучание оркестра и еще в течение часов и часов звукозаписи совместно с замечательным звукооформителем Вольским, звукооператором Богданкевичем осуществить метод многомикрофонной записи в том виде, как она еще не практиковалась у нас?
Сроки сжаты. Но дело идет так быстро, что для каждой ответственной сцены весь нужный материал звукозрительных, сочетаний в руках у меня и у неизменного, замечательного ассистента по монтажу Фиры Тобак.
Сроки сжаты, но мы можем ни в чем себе не отказывать: звукозрительные сочетания во всех ответственных частях доведены до той стадии, дальше которой они бы не пошли и в трижды более длинные сроки. Этим мы обязаны Сергею Прокофьеву, соединяющему с блеском таланта невиданный блеск профессионализма и темпа в работе!
Этим он идет в ногу со всем громадным коллективом группы и студии в целом, энергия и энтузиазм которых единственно и могли осуществить такую громадную задачу в столь быстрые сроки.
Патриотизм — наша тема!
В какой степени мы с нашей темой справились, об этом скажет свое решающее слово советский зритель."
1939
***
Из книги "Красный Эйзенштейн". Тексты о политике [сб. статей]. — М.: Common place, 2017.